Марсианские истории - Страница 125

125

Я стал хозяином жизни и смерти, и тем не менее, когда стоял у точки начала воскрешения мертвых, то чувствовал себя скорее убийцей, чем спасителем. Я старался взглянуть на процедуру бесстрастно, через призму научных интересов, но это плохо получилось. Я только видел пораженную горем девушку, тоскующую по потерянной красоте. Приглушенно выругавшись, я отвернулся. Я не мог сделать этого. А затем, как будто какая-то сила подтолкнула меня, мои пальцы безошибочно нашли кнопку и нажали ее. Я не мог объяснить этого, если бы не теория дуальности кашей психики. Многое может объяснить эта теория. Возможно, мой субъективный разум продиктовал мне это действие. Не знаю…

Знаю только, что я сделал это, мотор запустился, и уровень крови в сосуде начал постепенно понижаться.

Ошеломленный, я стоял, наблюдая. Вскоре сосуд был пуст. Я выключил мотор, отключил трубки, изолировал разрезы пластырем. Красный румянец жизни слегка окрасил тело, поднялась и равномерно опустилась грудь, голова слегка повернулась, шевельнулись веки… Долгое время не было других признаков жизни, затем вдруг глаза открылись. Сначала они были тусклыми, но вскоре начали наполняться вопрошающим изумлением. Они остановились на мне, затем прошлись по доступной части комнаты. Потом они вернулись ко мне и твердо зафиксировались на моей физиономии после того, как обозрели меня снизу доверху. Они только вопрошали, в них не было страха.

— Где я? — спросила она. Голос был как у старухи, высокий и резкий. Ее глаза наполнились выражением испуга. — Что произошло со мной? Что с моим голосом? Что случилось?

— Подожди еще немного, пока не окрепнешь. Тогда скажу, — сказал я.

Она приподнялась.

— Я сплю, — сказала она, и затем ее глаза обозрели лежащее туловище и ноги, и выражение крайнего ужаса пробежало по ее лицу. — Что случилось со мной? Именем моего первого предка — что?

Пронзительный резкий голос раздражал меня. Это был голос Заксы, а Закса теперь должна была обладать милыми музыкальными тонами голоса, которые безусловно гармонировали с прекрасным лицом, украденным у нее. Я старался забыть об этих скрипучих нотах, думая только о красоте оболочки, которая когда-то украшала душу, спрятанную в старом и высохшем теле.

Она протянула руку и ласково коснулась ею меня. Акт этот был прекрасен, движения грациозны. Мозг девушки управлял мускулами, но старые, грубые голосовые связки Заксы не могли более издавать нежные звуки.

— Скажи мне, пожалуйста, — она умоляла. Слезы были в ее старых глазах. — Скажи мне, ты не кажешься жестоким.

И я рискнул, впервые за много лет.

Итак, я рассказал ей. Она слушала внимательно, и, когда я кончил, вздохнула.

— В конце концов, — сказала она, — это не так страшно, как я думала. Это лучше, чем быть мертвой!

Значит, то, что я нажал на кнопку, было к счастью. Она счастлива жить, даже будучи задрапированной в отвратительную оболочку Заксы. Так я ей и сказал.

— Ты была так прекрасна, — сказал я.

— А сейчас я так отвратительна?

Я не ответил.

— В конце концов, какая разница? — спросила она вскоре. — Это старое тело не может изменить меня, сделать другой по сравнению с тем, чем я была. Хорошее во мне осталось, осталось все, что было доброго, милого. Я буду жить и делать хорошее. Сначала я ужаснулась — я не знала, что случилось со мной. Я думала, что подцепила какую-нибудь ужасную болезнь, которая так изменила меня — это меня страшило, но сейчас… ну и что…

— Ты удивительна! — сказал я. — Большинство женщин сошло бы с ума от ужаса и горя — потерять такую красоту, как у тебя — а тебе все равно!

— О, нет, мне не все равно, друг мой, — поправила она меня, — этого все равно достаточно, чтобы разрушить мою жизнь вследствие происшедшего или бросить тень на тех, кто окружает меня. Я имела красоту и наслаждалась ею. Это не было не омраченное счастье… Могу уверить тебя в этом. Из-за нее люди убивали друг друга, из-за нее две великие нации вступили в войну, и, возможно, мой отец или лишился трона или жизни — не знаю, так как была захвачена в плен, когда война еще свирепствовала. Может быть, она еще бушует, и люди умирают, потому что я была слишком красива. Но теперь никто не будет бороться за меня, — добавила она с печальной улыбкой.

— Ты знаешь, как долго была здесь? — спросил я.

— Да, — ответила она, — позавчера меня продали сюда.

— Это было десять лет тому назад, — сказал я.

— Десять лет? Невозможно?

Я указал на трупы вокруг нас.

— Ты лежала, как они, десять лет, — объяснил я ей. — Здесь есть и такие, которые лежат уже пятьдесят лет. Так сказал мне Рас Тавас.

— Десять лет! Десять лет! Что могло случиться за десять лет! Лучше, как они, — она указала на тела. — Я боюсь возвращаться. Я не хочу узнать, что мой отец, а, возможно, и моя мать погибли. Лучше так. Позволь мне заснуть снова! Можно?

— Это остается за Рас Тавасом, — ответил я. — Но сейчас я здесь, чтобы наблюдать за тобой.

— Наблюдать меня?

— Изучать тебя, твои реакции.

— Я… что хорошего это даст?

— Это может дать кое-что хорошее миру…

— Это может дать твоему ужасному Рас Тавасу лишь кое-какие идеи по совершенствованию своей камеры пыток, лишь новые способы выжимания денег из страданий жертв, — сказала она, и ее грубый голос погрустнел.

— Некоторые его работы полезны, — объяснил я ей. — Деньги, которые он делает, позволяют ему содержать это удивительное заведение, где он постоянно проводит бесчисленные эксперименты. Многие из его операций благодетельны. Вчера принесли воина с раздавленными руками. Рас Тавас дал ему новые руки. Принесли сумасшедшего с умом ребенка. Рас Тавас дал ему новый мозг. Руки и мозг были изъяты у двоих, умерших насильственной смертью.

125